— И что случилось?
— Я сгорел.
— Почему?
— Спроси его, — ответил я. — Он только что получил сообщение из Лондона.
Джад улыбнулся мне скупой печальной улыбкой, затем стал излагать быстро и без выражения:
— Когда-то давно он доставил агента в Финляндию, а потом отказался лететь и привезти его обратно, заявляя, что агент был «двойником», перебежавшим к немцам.
Так что пришлось послать еще кого-то, и тот уже никогда обратно не вернулся. После этого решили, что Кери был пойман немцами и выкупил свою свободу, предав агента, которого только что доставил.
— Известно, что такие вещи случались, — добавил он.
Я кивнул.
Миссис Бикман взглянула на меня:
— И что? Что действительно случилось.
— Теперь это не имеет значения. Все было очень, очень давно.
— Это имеет значение для меня! — Подбородок вздернут, глаза мечут молнии.
Я взглянул на Джада. Тот медленно пожал плечами.
— Продолжайте, если хотите. Мне самому хотелось бы послушать.
Он взглянул на часы.
— У нас есть время.
— У нас есть время, причем ничем на белом свете не ограниченное.
Он улыбнулся.
Меня прорвало:
— Это случилось во времена осуществления операции «Противовес», чуть раньше, чем наступило твое время, Джад, хотя, возможно, ты о ней слышал.
Он вежливо кивнул, а я продолжал:
— Это была идея министерства иностранных дел Британии, противодействовать расширению сферы влияния России после войны.
Они догадывались, что неизбежно случится: каждая страна, которая будет освобождена от немцев Россией, в результате окажется в коммунистическом блоке. Так что во второй половине 1943 приступили к осуществлению операции «Противовес».
Забрасывая агентов в страны, куда русские вероятнее всего должны были вторгнуться, им поручалось установить контакты с наиболее консервативными кругами и нацелить их на готовность первыми образовать правительство. При этом гарантировалось, что Британия немедленно признает это правительство и так далее.
Миссис Бикман сказала:
— Не очень-то это было эффективным, правда?
Я пожал плечами:
— Ну почему же, Австрия могла отойти в коммунистический блок. Может быть, и Финляндия. Именно здесь я и появился.
Я прибыл со Шпицбергена на стареньком «нурдине» норвежского производства, самолете с лыжным шасси, мобилизованном из Канадской легкой авиации. Без радио, без радара, с одним магнитным компасом, который в этих широтах показывал что угодно, но не направление меридиана. Но все же был десятисантиметровый радарный приемник.
Посадку мне было предписано осуществить в заливчике замерзшего озера Инари. Человек, которого я должен был доставить, мне был известен под именем Хартман.
Вследствии того, что нас собрались направлять в суровую, дикую страну, SIS[16] сподобилась и послала нас пройти кое-какие курсы Исполнителей специальных операций (ИСО). Там мы изучали приемы выживания в дикой местности, быструю стрельбу, приемы саботажа и искусство общения с местным населением.
Традиционно выпускники курсов ИСО, которые в сущности были частью содействия структурам сопротивления во Франции и прочих странах, считались в SIS неотесанными и грубоватыми.
Специалисты SIS не взрывают мостов, они только наблюдают за ними и оценивают, когда, каких и сколько через них прошло войск, и из этого они делают вывод о том… почти обо всем, что могло вас интересовать.
И все же эти умники не смогли вычислить, что Хартман столь же прямолинеен, как скрепка для бумаги. Ребята из ИСО не слишком доверяли ему, но никто их мнения не спрашивал.
Я тоже не доверял ему, но и меня никто не спрашивал. А вышло, что я был прав. Однако обнаружилось, что правоты недостаточно.
Полет в Финляндию в феврале 1944 года был бесконечно длинным мероприятием, осуществлявшимся в жутком холоде и темноте. В это время года солнце вообще не появляется весь день, и единственный промежуток, которого надлежало избегать — это пара часов сумерек около полудня. В это время вряд ли кто отваживается летать туда-сюда, и все-таки появился и стал нас сопровождать ночной истребитель Люфтваффе. Больше всего меня беспокоило, что он не пытался нас атаковать, хотя считалось, что в войну стреляют.
Я все еще был не в своей тарелке, когда достиг Инари, и потому при посадке не стал приближаться к берегу вплотную. Самолет остановился в сотне ярдов от него, и Хартман как раз начал выбираться из машины, когда нас атаковали.
Они бы должны были стрелять — на расстоянии сотни ярдов огонь из пулемета накрыл бы моего «норвежца», как рождественскую индейку, и Хартману следовало прыгать обратно. Тем не менее он бросился прямо в руки гестапо, и они не стреляли.
Стрелял я. Я выпустил очередь из «стена», которая разнесла окно кабины, расщепила расчалки левого борта и уложила полдюжины немцев. Но в Хартмана я не попал. Потом я стал выбираться из этого ада.
На этот раз ночной истребитель попытался меня достать, но он не был в таком отчаянном положении, как я, и не готов был спуститься в этой темноте до двадцати футов над морем и что-то еще делать на такой высоте.
Я закурил.
— Итак, когда я вернулся, мне просто вежливо отказались поверить. И когда месяцем позже я отказался отправиться за Хартманом, — это подкрепило недоверие. И погубило парня, посланного вместо меня.
Я встал и хотел налить еще виски, но не стал. Эта попытка заглушить память о мальчишке-норвежце восемнадцати лет мне бы не помогла.
Джад согласно кивал, мягко и ритмично.
— Я представляю себе, что они отнеслись с недоверием к вашей истории, так как это бы значило, что Хартман стал в 1944 году агентом нацистов, — задумчиво произнес он.
— И, конечно, в конце войны люди так не поступали. Я понимаю их точку зрения.
Я покачал головой.
— Я тоже никогда не понимал, почему он так поступил. Мне это казалось безумием. Вернувшись в Финляндию после войны, я пытался напасть на его след. Осталось очень мало немецких архивов, но мне удалось установить, что он оставался в Ивайло около месяца. Затем немцы попытались переправить его по воздуху на юг, по крайней мере, я обнаружил запись о пассажире инкогнито, опекаемом Абвером — немецкой разведкой. А Абверу особо нечего было делать в таком маленьком местечке, как Ивайло.
Самолет пропал без вести, и я считал, что Хартман мертв. Лишь несколько дней назад выяснилось, что случилось. Видимо, он вынудил пилота приземлиться на замерзшее озеро. Вот это. — Я кивнул в сторону двери.
— Потом он убил пилота. Тело все еще в самолете на дне озера. Значит, он продал и немцев тоже. Но почему? Какой магнит притягивал его сюда, да еще в середине зимы. Это кажется еще большим безумием.
Джад кивнул.
Последовала долгая пауза. Затем мисс Бикман обратилась к Джаду:
— Ну хорошо. Вы верите ему?
Тот ответил:
— Должно быть, он говорил правду. Теперь это не имеет значения.
— Как не имеет значения? — она испепелила его взглядом. — Как вы можете так говорить?
— Он прав, ты должна понять, — поддержал я Джада, — Это действительно не имеет значения.
Она удивленно переводила взгляд с одного из нас на другого. И в конце концов протянула:
— Все-таки до меня не доходит. Это и есть старая замечательная британская идея честной игры?
Я сказал:
— Кто тебе сказал, что деяния секретной службы должны быть честными?
Джад опять согласно кивнул.
— Просто секретными, — констатировал он, — и конечно эффективными.
После долгой паузы, пока она продолжала таращиться на нас, Элис встряхнула головой.
— Нет, это до меня не доходит.
Я заявил:
— Я никогда и не ждал от этой организации честной игры. Как не ряди секретные службы в белые одежды, все они представляют собой натуральный гангстеризм. Как только они начинают действовать — все противоречит закону. Что здесь может быть честным и справедливым? Где правила? Это только секретно, вот и все. Служба держит свои успехи и ошибки в секрете. SIS, несомненно, совершает множество ошибок; так случилось, что я — одна из них. И я не ожидал, что они явятся в Финляндию после войны и начнут расспрашивать: это случилось? или может быть то? Им это не нужно. И я всегда знал, что нечто вроде этого может случиться, и никогда не полагал, что игра будет честной.
Джад добавил:
— Чтобы продолжать служить в SIS, это нужно принимать во внимание.
Миссис Бикман заметила:
— Вы, должно быть, здорово преданы делу.
— Просто наемник, — вставил я, — не задает вопросов о том, что делается. Его не для этого нанимали.
— А для войны, только лишь для войны, — кивнул Джад, — При условии, конечно, если вы их выигрываете и собираетесь писать мемуары.
Он вытащил из нагрудного кармана металлический контейнер, из него извлек сигару, сорвал обертку и начал внимательно ее оглядывать, как бы ища материал для еще более потрясающих откровений.